Баллада о зонтике в клеточку - Страница 5

— А Вы это помните или слыхали от родственников? — вежливо поинтересовался Бунге.

— Помню, знамо помню. Я тогда в избушке жил, правее, вниз по ручью. Напугались мы, когда татары подошли; хозяева меня опять же забыли, совсем как нынешние — бежали; да я их понимаю. А потом я с деревьев глядел, как эти — кривоногие, лохматые, рожи плоские лопочут чего-то… А когда болото льдом пошло, они и полезли на приступ.

Вспомнил, и так жутко стало. Как две картинки разом вижу: вот троллейбус по улице ползет, а вот тут же, сверху татары идут толпой.

— Время — страшная вещь, — мягко сказала Обезьянинова. — Татар поглотило, эти самые троллейбусы поглотит. Вы пейте чай, господа. И рассказывайте — вот это вечное. Что у Вас новенького, князь?

— Зонтик, — ответил Аскольд.

— Что? — изумились призраки.

— Модный мужской зонтик; серый в мелкую темно-, светло-зеленую и голубовато-серую клеточку. Такой английский зонтик с деревянной полированной ручкой; годится как тросточка и весьма удобен, обстоятельно пояснил он. — Я его в прихожей оставил.

— Вы такой оригинал, князь, — всплеснула руками Обезьянинова. Она питала к Аскольду некую слабость, в которой сама себе боялась признаться. Бывший киевский владыка привлекал ее не столько благоприобретенными светскими манерами, сколько буйством и неукротимостью разбойничьего духа. Она была готова оправдать и его поход на Византию, и его взятие Киева, и все, что бы он ни задумал теперь. Захоти сейчас Аскольд отправиться со своими дружинами громить, скажем, Нью-Йорк, она бы и тому изобрела важную причину. — Зачем Вам зонтик, если дождь существует в ином измерении?

— Не знаю, — признался Аскольд. — От души подарок был. Я с одним эзотериком свел знакомство, занятный человек. И он подарил мне свой зонтик.

— Как романтично, — разулыбалась Обезьянинова.

Далее разговор вошел в привычное русло; немного обсудили политику Украинского правительства; изумились составу парламента; помузицировали. У Аскольда был тяжелый баритон и неплохой слух. Бунге подпевал слабым, «карманным» тенорком. В разгар вечера прибыл Ленечка Собинов, отчего-то в огромной песцовой шапке и в шубе, подбитой бобрами. Воротник шубы был покрыт тончайшей серебряной пеленой снега.

— Морозной пылью серебрится его бобровый воротник! — воскликнул Гоголь.

— Но ведь красиво! Правда красиво? Аскольд, признайтесь, что Вам понравилось! — Собинов вертелся в разные стороны, чтобы все его могли получше рассмотреть.

Князь подошел к певцу и облобызал его от души. С Собиновым его связывали самые теплые отношения: последний пел в опере Верстовского, и потому стал близок Аскольду, хотя объективных причин и не было. Но, пути Господни неисповедимы. В этом привидения смогли убедиться на собственном опыте.

Домовичок Вася замер от восхищения. Он был заядлым театралом, и с этой целью сводил знакомства со всеми призраками опер, чтобы иметь возможность посещать премьеры. Наверное, и к соседским старушкам, которые имели к нему отдаленное отношение, он испытывал симпатию по причине сходства взглядов на этот вопрос. Иногда даже осчастливливал их билетами в Киевский оперный. Эти билеты оперный призрак Ахмет — в прошлом танцовщик при дворе какого-то турецкого султана — таскал у билетера. А еще он наловчился мастерски подделывать подписи всех администраторов, и иногда выписывал контрамарки.

Собинов шумно восторглася зонтиком.

— Подари, княже! — он тебе, как медведю ролики!

— И ничего, ездят косолапые, — отвечал на это Аскольд.

— Ну, как корове черкесское седло!

— Возможно, — соглашался князь. — Но он мне понадобится немного позже.

Спустя какое-то время Аскольд и Вася откланялись. Васе нужно было смотаться в «Молочный», а Аскольд решил его проводить с зонтиком дождь все еще лил, как из ведра.

Они спутились мимо бывшего Института благородных девиц на Крещатик. Благородные девицы, которым воспитание не позволяло кокетничать в открытую, отчаянно вздыхали при виде князя и завлекательно улыбались из-под вуалек. Но Аскольд был охвачен другой идеей. Недавно в Киеве объявили конкурс на лучший проект памятника, посвященный юбилею Независимости. Лучшие макеты выставлялись в Украинском доме (бывшим когда-то музеем лысого вождя), который старые киевляне и древние призраки недолюбливали, потому что при его строительстве была искалечена значительная часть Владимирской горки места уникального и самобытного. Однако с Украинским домом как-то свыклись, воспринимая его как неизбежное зло. Гораздо хуже обстояло дело с проектами памятника, который предполагалось поставить рядом с Институтом, прямо на Крещатике. Ознакомившись с экспозицией выставки, Аскольд решал, кому он станет являться в кошмарных снах первому. Кандидатур было много, и он хотел подключить к работе своих дружинников. Как всегда, и судьба позаботилась: на месте бывшего Козьего болота встретился им призрак джихангира.

Батый расхаживал вдоль ярко освещенного Главпочтамта взад и вперед, заложив руки за спину.

— Чего печален так, супостат? — рявкнул князь на всю площадь.

Пробегавшая мимо кошка зашипела и выгнула спину: кошек не обманешь, они всегда видят призраков.

— Тоска заела, — меланхолически ответил Батый. — Был в Монголии, был в Крыму, был в Китае — понимаешь, какая петрушка выходит — здесь моя родина. Даже смешно подумать. По здешним местам тоскую.

— А по степи?

— По степи реже, экая напасть! Ну, поскачу денек-другой, проветрюсь, и снова сюда.